110 лет назад, 7 октября 1915 года,
родилась Поэт от Бога
Маргарита Иосифовна Алигер.
ШКОЛЬНИКОМ я стал, когда уже шла война, в сорок втором. И вот долгими зимними утрами, ожидая, пока за окнами хоть немножко посветлеет (ведь электричества-то было не всегда), сидя в телогрейках по три человека за партой, мы старательно выводили неокрепшими голосами: «Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой!..» И снова слушали рассказ учительницы про подвиг Зои Космодемьянской… А потом, наверное, через год, она же читала в классе поэму, которая называлась «Зоя»:
«…Узкая дорожка холодна –
от мороза или от тревоги?
И уходит девочка одна
по своей безжалостной дороге…»
Тогда же мы, ребятня, впервые услышали и весьма для нас редкое по звучанию имя поэта: Маргарита Алигер. И надолго запомнили, тем более что ещё через год наш ТЮЗ (впрочем, как театры всей страны) поставил по её пьесе спектакль «Сказка о правде» – тоже про Зою…
*
СПУСТЯ почти сорок лет, в Москве, придя в знаменитый «писательский» дом, что издавна высится наискосок от Третьяковской галереи (вот, в старой записной книжке, адрес и телефон поэта: «Москва, Лаврушинский пер., 17, кв. 54, тел: 231-94-07), я оказался у Маргариты Иосифовны в гостях и узнал о её жизни разные, широко не известные подробности…
Росла в Одессе:
«Мне жалко радостей ребячьих,
которых больше в мире нет, –
одесских бубликов горячих,
дешёвых маковых конфет.
Того волшебного напитка,
что ударял внезапно в нос.
Того целебного избытка
недоумений, сил и слёз.
Мне жалко первых вдохновений,
идущих штормом на причал,
необратимости мгновений,
неповторимости начал…»
Дружила только с мальчишками: лазила по деревьям, гоняла голубей, в любую погоду заплывала далеко в море. Считая книги «удивительными творениями природы», Некрасова открыла для себя и полюбила раньше Пушкина. Писала стихи. После семи классов – химический техникум, затем – химзавод, но скоро поняла, что, кроме поэзии, другой жизни для неё нет.
Поэтому, совсем юная, ринулась в Москву, сняла «угол», воочию увидела Бориса Пастернака, чью поэзию обожала («Дождалась! Он немного похож на лошадь, но глаза оживляют всю его неповторимость! А как он читал!»), работала в какой-то многотиражке – и упорно писала, писала… Наконец вся страна узнала её стихи – и про папанинцев, и про то, что «падают бомбы на Абиссинию», и про то, с какой нежностью на советском пароходе встретили детей из сражающейся Испании:
«Не надо плакать!
Мы поём
испанский гимн, и вы не плачьте.
Не надо плакать!
Мы плывём,
и ласточки сидят на мачте…»
У неё уже выходили книжки, за которые в двадцать четыре года даже получила орден. У неё уже был любимый муж – композитор Константин Макаров-Ракитин, который написал несколько фортепианных пьес, а также, на либретто Маргариты – оперу «Невеста солдата». Они и песни вместе сочиняли: «Город на Амуре», «Плыли тучки в небе чистом», другие. Казалось бы, всё хорошо? И вдруг – в семь месяцев умирает сыночек…
«Тяжёл и страшен лёгкий гроб,
обшитый красным кумачом…»
Слава Богу, родилась доченька Таня…
*
КОГДА началась Великая Отечественная, Константин ушёл на фронт добровольцем и сразу, в первом же бою, погиб.
«Мне предназначено в веках,
из дома изгнанной войною,
пройти с ребёнком на руках
чужой лесистой стороною,
узнать дорогу до конца,
хлебнуть мороза, зноя, пыли
и плакать каплями свинца,
которыми тебя убили…»
Она посвятила ему стихотворение «Музыка»:
«Я в комнате той, на диване помятом,
где пахнет мастикой и клёном сухим,
наполненной музыкой и закатом,
дыханием, голосом, смехом твоим.
Я в комнате той, где смущённо и чинно
стоит у стены, прижимается к ней
чужое разыгранное пианино,
как маленький памятник жизни твоей…»
Ещё несколько строк:
«…И ты, как присягу, влюблённо и честно,
почти без дыхания слушал её.
В победное медное сердце оркестра
как верило бедное сердце твоё!
На миг очутиться бы рядом с тобою,
чтоб всей своей силою, нежностью всей
донять и услышать симфонию боя,
последнюю музыку жизни твоей.
Она загремела, святая и злая,
и не было звуков над миром грозней.
И, музыки чище и проще не зная,
ты, раненный в сердце, склонился пред ней.
Навеки. И вот уже больше не будет
ни счастья, ни бед, ни обид, ни молвы,
и ласка моя никогда не остудит
горячей, бедовой твоей головы…»
Такие два горя, смерть сыночка и гибель мужа, одно за другим, можно было пережить лишь исступленной работой. Поэтому с удостоверением военного корреспондента газеты «Сталинский сокол» до одури моталась по фронтовым дорогам. И в блокадном Ленинграде оказалась тоже:
«О город без огня и без воды!
Сто двадцать пять блокадных граммов хлеба.
Звериное урчание беды
с безжалостного, мёртвенного неба…»
*
ИЗВЕСТИЕ о мученической смерти Зои её потрясло. Строки будущей поэмы рождались, казалось, в самом кровоточащем сердце:
«…Весна девятьсот сорок первого года.
Она начиналась экзаменом школьным,
тревогой неясною и дорогою,
манила на волю мячом волейбольным,
игрою реки, тополиной пургою…»
И вот спустя годы Маргарита Иосифовна мне говорила:
– Порой интересуются, был ли в Зоиной биографии, ещё довоенной, какой-либо факт, в котором можно обнаружить исток её подвига. Какая «биография»? Зоя была девочкой, у неё, по сути, никакой «биографии» ещё не существовало – в этом-то всё и дело… Читала её дневники, тетради, письма, дабы понять, что творилось в мире её души…
«Мама, мама, какой я была до сих пор?
Может быть, недостаточно мягкой и нежной?
Я другою вернусь.
Догорает костёр.
Я одна остаюсь в этой полночи снежной…»
– Помню свои сомнения: а что она, собственно, сделала, эта девочка? Ведь, строго говоря, она даже задания не успела выполнить – поджечь, или разрушить, или взорвать то, что ей было положено… Но зато она сумела так умереть, что её сила в страшный час подожгла, взорвала, разрушила представления врага о его силе, о нашем страхе перед ним…
«Как морозно!
Как светла дорога
утренняя, как твоя судьба!
Поскорей бы!
Нет, ещё немного!
Нет, ещё не скоро…
От порога…
по тропинке…
до того столба…»
– Однажды, ранним утром, – звонок в дверь, и в дом ввалился младший лейтенант Горелик. Он приехал с фронта прямо ко мне. Привёз фотографии Зоиной казни, найденные у захваченного в плен немецкого офицера. Вот они…
«Нет пути назад!
Вставай грозою.
Что бы ты ни делал, ты – в бою.
Мне хотелось написать про Зою,
будто бы про родину свою.
Вся в цветах, обрызганных росою,
в ярких бликах утренних лучей…
Мне хотелось написать про Зою
так, чтоб задохнуться вместе с ней…»
– Я настолько существовала в том, о чём писала, что и гибель Зои пережила почти физически… Поставив точку, совершенно измученная, уехала на фронт, в армейскую газету. И скоро мне туда прислали «Комсомолку» и журнал «Знамя» с напечатанной поэмой. А потом пошёл поток писем – с фронта, из глубокого тыла, и от молодых людей, и от стариков…
Сталинскую премию она передала «на вооружение Красной Армии».
*
ОДНАЖДЫ в доме своего учителя Павла Антокольского неожиданно встретила Александра Фадеева – и между ними вспыхнула искра. Скоро он ей написал из больницы:
«Милая Рита! Я вас бесконечно люблю. Всегда буду помнить, как вы сидели в санитарной машине возле меня, лицо у вас было такое светлое и красивое и выражение глаз, неподвижно смотрящих мимо меня, очень грустное. Ни о ком за время болезни я не думал так много, как о вас…»
«…И впервые мы проснулись рядом
Смутным утром будничного дня.
Синим-синим, тихим-тихим взглядом
Ты глядел безмолвно на меня.
Есть минута счастья и печали,
И черты меж них не провести…
Именно об этом мы молчали
Первым утром страдного пути».
В общем, скоро на свет явилась их дочь Машенька. Но Фадеев к тому времени вернулся в свою прежнюю семью…
*
СНОВА работала истово – были стихи, поэма «Твоя победа».
– Как и «Зоя», – рассказывала мне Маргарита Иосифовна, – она была продолжением жизни и судьбы моего лирического героя, на сей раз не свершившего никакого подвига, а просто живущего, думающего, страдающего, отдающего себя целиком жизни и людям и вбирающего в себя всё, чем живут и дышат люди…
«У каждого была своя война,
Свой путь вперёд, свои участки боя,
И каждый был во всём самим собою,
И только цель у всех была одна…»
И наступило долгожданное майское утро:
«Три с лишком. Почти что четыре.
По-нашему вышло. Отбой.
Победа – хозяйка на пире,
так вот, ты, какая собой!..»
*
НО И ПОТОМ, в мирной жизни, всё было совсем не просто. Партийная критика по отношению к Алигер оказалась жестокой: в угоду властям поэму «Твоя победа» объявила «упаднической». Но там дело было вовсе не в «упадничестве». А в горьких строках, вызванных тогда, в 1946-м, вновь поднимающим голову государственным антисемитизмом:
«…Лорелея – девушка на Рейне,
Светлых струй зелёный полусон.
В чём мы виноваты, Генрих Гейне?
Чем не угодил им Мендельсон?
Я спрошу и Маркса, и Энштейна,
Что великой мудростью сильны, –
Может, им открылась эта тайна
Нашей перед вечностью вины?
Светлые полотна Левитана –
Нежное свечение берёз,
Чарли Чаплин с белого экрана –
Вы ответьте мне на мой вопрос!
Разве всё, чем были мы богаты,
Мы не роздали без лишних слов?
Чем же мы пред миром виноваты,
Эренбург, Багрицкий и Светлов?
Жили щедро, не щадя талантов,
Не жалея лучших сил души.
Я спрошу врачей и музыкантов,
Тружеников малых и больших.
И потомков храбрых Маккавеев,
Кровных сыновей своих отцов, –
Тысячи воюющих евреев –
Русских командиров и бойцов:
Отвечайте мне во имя чести
Племени, гонимого в веках:
Сколько нас, евреев, средь безвестных
Воинов, погибнувших в боях?
И как вечный запах униженья,
Причитанья матерей и жён:
В смертных лагерях уничтоженья
Наш народ расстрелян и сожжён!
Танками раздавленные дети,
Этикетка «Jud» и кличка «жид».
Нас уже почти что нет на свете,
Нас уже никто не оживит…
Мы – евреи. – Сколько в этом слове
Горечи и беспокойных лет.
Я не знаю, есть ли голос крови,
Знаю только: есть у крови цвет.
Этим цветом землю обагрила
Сволочь, заклеймённая в веках,
И людская кровь заговорила
В смертный час на разных языках».
*
В ОБЩЕМ, началась травля, которая поэтессу подкосила…
Потом, уже после смерти Сталина, в 1955-м, Эммануил Казакевич и Вениамин Каверин увлекли её идеей нового альманаха, которому дали название – «Литературная Москва». Замыслы у всех троих были просто замечательные: Алигер, например, очень хотела вытащить из забвения Цветаеву и Заболоцкого и непременно напомнить читающему миру о существовании оклеветанной Ждановым великой Ахматовой, с которой сама, кстати, была связана большой дружбой (Ахматова звала её «Алигерицей»). Но успели выпустить лишь два номера, как литературные «генералы» обрушили на альманах громы и молнии. Чтобы «Литературную Москву» погубить окончательно, эти церберы заручились поддержкой самого Хрущёва.
Главный бой случился 19 мая 1957 года на встрече Никиты Сергеевича с творческой интеллигенцией, когда тот в адрес хрупкой Алигер вдруг заорал: «Вы – идеологический диверсант! Отрыжка капиталистического Запада!» Ошеломлённая Алигер пробовала возразить: «Никита Сергеевич, что вы говорите? Я же коммунистка, член партии». Тот не унимался: «Лжёте! Не верю таким коммунистам! Вот беспартийному Соболеву верю! Вам – нет!» Соболев услужливо поддакивал: «Верно, Никита Сергеевич! Нельзя им верить!»
Тогда Алигер поднялась из-за стола: «Так настоящие мужчины с женщинами не разговаривают». И вышла из зала. Хрущёв был ошеломлён.
Спустя два дня он ей позвонил и извинился.
*
КАК она тогда себя чувствовала? Вместо ответа Маргарита Иосифовна молча показала мне стихотворение из 1967-го:
«В мире, где живёт глухой художник,
дождик не шумит, не лает пёс.
Полон мир внезапностей тревожных,
неожиданных немых угроз.
А вокруг слепого пианиста
в яркий полдень не цветут цветы:
мир звучит встревожено и чисто
из незримой плотной пустоты.
Лишь во сне глухому вдруг приснится
шум дождя и звонкий лай собак.
А слепому – летняя криница,
полдень, одуванчик или мак.
…Всё мне снится, снится сила духа,
Странный и раскованный талант.
Кто же я, художник ли без слуха
или же незрячий музыкант?»
*
ВПРОЧЕМ, это-то перетерпеть было можно. Но вот личные потери…
В 1956-м застрелился Фадеев. Потрясённая, она написала:
«Светлые, прозрачные глаза
твёрдости остывшего металла…
Не о вас ли много лет назад,
смолоду, я думала, мечтала?
Поздно мне пришлось вас повстречать,
да и посветили вы мне скупо…
Что же мне об этом закричать?
Зарыдать?
Не стоит.
Поздно.
Глупо».
И ещё:
«Опять они поссорились в трамвае,
Не сдерживаясь, не стыдясь чужих…
Но, зависти невольной не скрывая,
Взволнованно глядела я на них.
Они не знают, как они счастливы.
И слава богу! Ни к чему им знать.
Подумать только! – рядом, оба живы,
И можно всё исправить и понять…»
В 1974-м от рака крови скончалась Таня…
*
ПОТОМ, после той нашей встречи, я, чтобы Маргариту Иосифовну от её бед хоть на мгновение отвлечь, порой ей звонил, отправлял открытки, часто – с забавными стишатами. Например, в 1982-м, 1 января, сочинил такую «депешу»:
«Когда «в поэты», аж выламывая двери,
Сегодня нагло прёт ну каждый камергер,
Дороже Пушкина и Данте Алигьери
Мне дорогая Маргарита Алигер!
Небось, из всех, кто Вас поздравил, я – последний?
Пишу стишок сей, Гимн прослушавши едва.
Пускай же будет к Вам теплей и милосердней
Год наступивший – «номер Восемьдесят Два»!»
Ещё вспоминаются разные другие строки:
«Ополчилось скопище мегер
Против Маргариты Алигер…»
Или:
«Ладога, Байкал и Селигер
Обожают строки Алигер…»
*
НО КАК можно было её «отвлечь», ведь беды продолжались. В 1990-м умер благородный Игорь Сергеевич Черноуцан, который все семь лет, пока были вместе, стал ей в том её горе поддержкой и опорой.
В 1991-м Маша (красавица с удивительно голубыми, фадеевскими глазами), жившая с мужем в Лондоне, покончила с собой, и тело дочери привезли в Россию…
*
НУ А в 1992-м, 1 августа, трагически погибла сама Маргарита Иосифовна, чьи идеалы юности были уже полностью растоптаны…
И теперь она вместе с доченьками – под одним камнем, на кладбище в Переделкине…
Лев СИДОРОВСКИЙ
